ОАЭ и Ближний Восток

Была в иранской революции еще одна черта, о которой мы, впрочем, писали выше,— к отступнику, человеку, пре­давшему свою религию и отвергшему ее нормы, ощущается большая ненависть, чем к чужаку. Чтото — и очень мно­гое! — от этого отношения было в чувствах, испытывавшихся Хомейни к шахской власти, к «этому подлому ре­жиму на мусульманской земле».

Таким образом, чтобы объяснить, почему в Иране про­изошла революция и почему она приняла такой яростный характер, мало обратить внимание на то, что шахский ре­жим был порочен и жестоко угнетал народные массы. Нужно еще принять во внимание изложенные выше об­стоятельства. Более того, революции происходят не оттого, что какойлибо режим нехорош, или, вернее, не только изза этого. Необходимо еще, чтобы массы поняли: этот ре­жим не имеет права на существование, он есть противо­естественный режим, который далее терпеть нельзя и ко­торый — это обстоятельство тоже очень важно! — можно свергнуть.

Вместе с тем при всем своеобразии иранской револю­ции ей присущи некоторые фундаментальные, а иногда и частные черты, сближавшие ее с революциями прошлого. Потрясающее сходство с революциями в других странах, в частности в Европе, можно увидеть, например, в самой «механике» иранской революции.

Так, во всех революциях прошлого, какими бы они ни были по своему характеру, всегда возникали фигуры, ста­равшиеся как бы находиться над полем битвы или даже между враждующими сторонами. При этом, как правило, оказывалось, что, несмотря на свои личные убеждения и принципы, несмотря на глубокое и, быть может, искрен­нее сочувствие массам, эти фигуры — их трудно назвать иначе, как соглашателями,— оказывались последней став­кой гибнущего режима. Не явился исключением в этом смысле и Иран.