Нельзя рассматривать в отрыве друг от друга два следующих обстоятельства: то, что духовенство на всем протяжении революции осуществляло полный контроль над движением и, пользуясь этим, придавало ему все более последовательный характер, и то, что ему удалось так быстро и эффективно блокировать народное движение. И могучий размах движения до победы революции, и его торможение сразу после тех нескольких дней, когда движение на время вышло изпод непосредственного контроля духовенства,— и то, и другое объясняется могущественным воздействием духовенства на ход событий в силу его — и прежде всего аятоллы Хомейни — огромного влияния на подавляющее большинство участников революции.
Но если до победы революции духовенство бескомпромиссно и решительно выступало за достижение своих целей — ликвидацию монархического строя и вывод Ирана изпод американского контроля, то теперь, после победы, эти цели духовенства, во всяком случае того его слоя, который осуществлял политическое руководство, уже, по существу, были достигнуты. Ведь сильная своей простотой логика аятоллы Хомейни сводилась к следующему: существует великая страна — Иран, представляющий собой шиитскую общину. Власть в этой общине насильственным образом захватила династия Пехлеви и использовала ее для того, чтобы обкрадывать народ, обогащаться; поскольку такая династия, такие правители не могли рассчитывать на народную поддержку, они продались иностранцам, а те со своей стороны всячески содействовали закреплению иранских правителей у власти, в обмен получив возможность грабить страну и использовать ее в своих политических целях. Такое положение дел самым вопиющим образом противоречит законам шариата, определяющим все стороны жизни мусульманской общины. Следовательно, шах и его банда бросили вызов шариату, пророку, Корану и самому Аллаху. Мусульмане должны объединиться, свергнуть «нового Йезида» и освободиться от власти чужеземцев. Эта логика была понятной, обладала колоссальной объединяющей силой и являлась превосходным интегратором в условиях, когда многие классы общества оказались заинтересованными в свержении шахской власти. Но этим — свержением шахской власти, разрывом с США — логика Хомейни и заканчивалась. Аятолла ведь
недаром не желал подробно говорить о том, какой он видит исламскую республику, завоевание которой стало главным лозунгом революции. Он молчал об этом вовсе не с целью когонибудь обмануть. Хомейни совершенно определенно давал понять: то общество, которое он находит справедливым, есть общество существующее, но избавившееся от угнетающих и обезображивающих его «наростов» — шахской власти и империалистического проникновения и засилья. Ликвидировать эту власть и это засилье — и значит создать исламскую республику. Ни о чем ином аятолла Хомейпи не говорил.